Мир и Личность                                             16+

Николай Дементьев

Оркестр

Уже кончали четвёртый акт.

Бинокли метались, как молнии. Зорко

Смотрели с галёрки, и музыка в такт

Ласкала актёров, партер и галёрку.

Молчал дирижёр, громыхал монолог,

Дыхание было задержано в лёгких,

Когда из-под сцены змеёю дымок

Прополз к декорациям, тонкий и лёгкий.

Вначале никто не заметил огня,

И до появленья пожарного с лампой

Гремел монолог, инструменты, звеня,

Бросали кусками веселье за рампу.

Но крик брандмайора игру перервал

На смутном обрыве взметённого чувства.

Сполз занавес наполовину, и зал

Напрягся, как прут, надломился и – хрустнул.

Все бросились вон от насиженных мест

На лестницу, к дверям от запаха гари.

Но паника выросла наперерез

Бегущим и мнущим испуганным тварям.

Тогда-то взлетели смычки, и оркестр

По сводам горящего зала ударил.

Про дым и пожар позабыл дирижёр,

И по мановению лёгкого взмаха

Вдруг выросла в невозмутимый мажор

Спокойная ширь оратории Баха.

До давки в дверях докатилась волна,

Легла на полу, успокаивать стала.

И люди очнулись. Так после вина

Вину сознают, ощущают усталость.

На улицу вышли, калош не забыв,

Шатаясь слегка от жары и угара,

А в зале обрушились пол и столбы,

И выходы были объяты пожаром.

Обвалы рождали невиданный треск,

Огонь древесину глотал, как обжора,

А где-то внизу, не обиваясь с мажора,

Заканчивал трудную пьесу оркестр.

1926.

Павел Антокольский

Вступление

Я глупый и пьяный матрос,

Попавший на остров колдуньи,

Тоскующий в зарослях роз

О родине в час новолунья.

Я школьник, не спавший всю ночь

Над яростным томом Шекспира.

Я знал королевскую дочь,

Но выгнан с дворцового пира.

И вот уже морда огня

Лицо мое гложет и лижет

И время, мой призрак гоня,

Столетья минувшие движет.

Глядит оно из-под руки,

Молчит, усмехается горько,

Играет со мной в поддавки, —

А я не сдаюсь, да и только!

1916-1919.

Борис Корнилов

Качка на Каспийском море

За кормою вода густая —

солона она, зелена,

неожиданно вырастая,

на дыбы поднялась она,

и, качаясь, идут валы

от Баку до Махачкалы.

Мы теперь не поём, не спорим,

мы водою увлечены —

ходят волны Каспийским морем

небывалой величины.

А потом —

затихают воды —

ночь каспийская,

мёртвая зыбь;

знаменуя красу природы,

звёзды высыпали

как сыпь;

от Махачкалы

до Баку

луны плавают на боку.

Я стою себе, успокоясь,

я насмешливо щурю глаз —

мне Каспийское море по пояс,

нипочём…

Уверяю вас.

Нас не так на земле качало, нас

мотало кругом во мгле —

качка в море берёт начало,

а бесчинствуют на земле.

Нас качало в казачьих седлах,

только стыла по жилам кровь,

мы любили девчонок подлых —

нас укачивала любовь.

Водка, что ли, ещё?

И водка —

спирт горячий,

зелёный, злой,—

нас качало в пирушках вот как —

с боку на бок

и с ног долой…

Только звёзды летят картечью,

говорят мне:

«Иди, усни…»

Дом, качаясь, идет навстречу,

сам качаешься, чёрт возьми…

Что мне море?

Какое дело

мне до этой

зелёной беды?

Что мне (спрашиваю я), если

наши зубы,

как пена, белы —

и качаются наши песни

от Баку

до Махачкалы.

1929.

Борис Пастернак

Гроза моментальная навек

А затем прощалось лето

С полустанком. Снявши шапку,

Сто слепящих фотографий

Ночью снял на память гром.

Меркла кисть сирени. B это

Время он, нарвав охапку

Молний, с поля ими трафил

Озарить управский дом.

И когда по кровле зданья

Разлилась волна злорадства

И, как уголь по рисунку,

Грянул ливень всем плетнем,

Стал мигать обвал сознанья:

Вот, казалось, озарятся

Даже те углы рассудка,

Где теперь светло, как днем!

1917.

Осип Мандельштам

***

Я буду метаться по табору улицы темной

За веткой черемухи в черной рессорной карете,

За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...

Я только запомнил каштановых прядей осечки,

Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,

От них на губах остается янтарная сухость.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,

И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,

И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...

Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,

B плетенку рогожи глядели колючие звезды,

И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.

И только и свету, что в звездной колючей неправде,

А жизнь проплывет театрального капора пеной;

И некому молвить: «Из табора улицы темной...»

1925.

Николай Тихонов

В опере В Риге

Надрываясь от страсти нездешней

Посреди облинялых куртин,

В этом бархатном мире безгрешном

Меч картонный вертел Валентин.

И я знал: Валентин отстрадает

Под хлопки очарованных дам,

А меня под дождем ожидает

Мглистый путь по разбитым полям.

О, как вспомню улыбки и пенье,

Когда в скользком дыханье болот

Я пройду по ходам сообщенья,

Чтоб послушать, как строг пулемет.

1917.