Перечитаем вместе. И.Ильф, Е.Петров
На волосок от смерти
Теперь как-то не принято работать в одиночку. Многие наконец поняли, что ум – хорошо, а два все-таки лучше. Поэтому, когда редакции серьезного трехдекадника «Кустарь-невропатолог» понадобился художественный очерк о психиатрической больнице, то послали туда не одного журналиста, а сразу двух – Присягина и Девочкина. Поочередно поглядывая на беспокойного Присягина и на круглое, глобусное брюхо Девочкина, секретарь «Невро-кустаря» предупреждал:
– Имейте в виду, что это не предприятие какое-нибудь, где вы можете безнаказанно всем надоедать. В больнице имени Титанушкина нужно держаться очень осторожно. Больные, сами понимаете, люди немного нервные, просто сумасшедшие. Среди них много буйных, и раздражаются они очень легко. Не противоречьте им, и все пройдет благополучно.
Сговорившись с секретарем относительно пределов художественности очерка, Девочкин и Присягин немедленно отправились выполнять задание.
На круглой, как тарелка, окраинной площади чета очеркистов справилась у милиционера о дальнейшем пути.
– Прямо, – сказал милиционер, – и налево, в переулок. Там только два больших серых здания. В одном психиатрическая, а в другом учреждение «Силостан». Там спросите.
– Мне страшно, – признался Присягин, когда друзья подходили к серым воротам. – Вдруг они на нас нападут!
– Не нападут, – рассудительно ответил Девочкин. – Ты только не приставай к ним насчет душевных переживаний. Я уже бывал в сумасшедших домах. Ничего страшного, тем более что теперь режим в таких больницах совсем свободный. Сумасшедшим предоставлено право заниматься любимым делом. Я буду тебе все объяснять.
В это время на каменное крылечко ближайшего серого дома с визгом выкатился очень расстроенный гражданин. Шершавым рукавом пиджака он отирал потное лицо.
– Скажите, пожалуйста, – спросил Девочкин, – это сумасшедший дом?
– Что? – закричал гражданин. – Вот это? Конечно, сумасшедший дом.
И, размахивая портфелем, гражданин умчался, что-то каркая себе под нос.
Друзья, бессмысленно покашливая, вступили на цементные плиты вестибюля. Швейцар в глупой фуражке с золотым околышем степенно говорил какой-то женщине с подносом, по-видимому сиделке:
– Новый-то – буен! Как начал сегодня с девяти утра бушевать, так никакого с ним сладу нет. Одно слово – псих. Патрикеев уже к нему и так и этак – и ничего. Уперся на своем. «Всех, говорит, повыгоняю. Начальник я или не начальник?»
– Чай я ему носила, – грустно сказала сиделка, – не пьет. Все пишет. Каракули свои выводит.
– Наверно, опасный экземпляр, – шепнул Присягину опытный Девочкин.
– Может, вернемся? – трусливо пробормотал Присягин.
Девочкин с презрением посмотрел на коллегу и обратился к швейцару:
– У кого можно получить пропуск для осмотра заведения?
– Какой пропуск? – строго сказал золотой околыш. – У нас вход свободный.
– Как видишь, – разглагольствовал Девочкин, когда друзья поднимались по лестнице, – совершенно новая система лечения. Ничто внешне не напоминает сумасшедший дом. Вход свободный. Врачи не носят халатов. И даже больные без халатов. Халат угнетает больного, вызывает у него депрессию.
В первой же комнате очеркисты увидели пожилого сумасшедшего. Он сидел за большим столом и бешено щелкал на окованных медью счетах. При этом он напевал на какой-то церковный мотив странные слова: «Аванс мы удержим, удержим, удержим».
– Этого лучше не трогать, – сказал осторожный Присягин. – Стукнет счетами по башке, а потом ищи с него.
– Ты трус, Вася, – отвечал Девочкин. – Он совсем не буйный. Иначе ему не дали бы счетов. Просто шизофреник.
Но, увидев, что в этой же комнате урна для окурков прикована цепью к стене, сам побледнел и далеко обошел больного.
– Черт их знает! Может, они лупцуют друг друга урнами.
– Очень свободно. Оттого урна и прикована.
Толкаясь в дверях, друзья быстро вывалились из комнаты в длинный коридор. Там сумасшедшие прогуливались парочками, жуя большие бутерброды.
– Это, кажется, тихие, – облегченно сказал Присягин. – Давай послушаем, что они говорят.
– Вряд ли это что-нибудь интересное, – авторитетно молвил Девочкин. – Какое-нибудь расстройство пяточного нерва или ерундовая психостения.
Однако когда до уха Девочкина долетело: «Он из меня все жилы вытянул», то очеркист насторожился и стал внимательно прислушиваться.
– Все жилы, – сказал один больной другому. – Он ко мне придирается. Хочет сжить со свету. А почему – неизвестно. И такая меня охватывает тоска, так хочется подальше из этого сумасшедшего дома. Куда-нибудь на юг, на южный берег…
– Против меня плетутся интриги, – хрипло перебил второй. – Малороссийский хочет меня спихнуть. И каждое утро я слышу, как в коридоре повторяют мою фамилию. Это не зря. Но еще посмотрим, кто кого! Негодяй!
– Обрати внимание, – шепнул Девочкин, – типичный бред преследования.
– Ужас-то какой! – простонал Присягин. – Знаешь, эта обстановка меня гнетет.
– То ли еще будет! – сказал бесстрашный Девочкин.
– Войдем в эту палату номер шестнадцать. Там, кажется, сидит только один сумасшедший, и если он на нас набросится, мы сможем его скрутить.
В большой палате, под плакатом: «Не задавайте лишних вопросов», сидел человек с бумажными глазами и в длинной синей толстовке, из кармана которой высовывались какие-то никелированные погремушки.
– Вам кого? – раздражительно крикнул больной.
– Можно у вас узнать… – начал оробевший Девочкин.
– Молчи, – шепнул Присягин, вцепившись в руку своего друга. – Разве ты не видишь, что ему нельзя задавать лишних вопросов?
– Что же вы молчите? – сказал больной, смягчаясь. – Я вас не укушу.
«Это еще не известно, – подумал Девочкин. – Скорее всего, что именно укусишь».
– Да кто же вам нужен наконец? – завизжал сумасшедший. – Если вам нужен начканц, то это я – Патрикеев. Я – начальник канцелярии. Ну-с, я вас слушаю. Садитесь, я вам рад.
– В-ва-ва-ва! – задребезжал Присягин, оглядываясь на дверь.
– Ради бога, не волнуйтесь, – начал Девочкин. – Да, да, вы – начальник канцелярии, прошу вас, успокойтесь.
Однако больной раздражался все больше и больше. Багровея, он начал:
– Если вы пришли к занятому челове…
– Бежим! – крикнул Присягин.
Но тут из соседней палаты, на дверях которой висела стеклянная табличка: «М. Ф. Именинский», раздался леденящий душу крик.
Раскрылась дверь, и из палаты выбежал новый больной.
– Тысячу раз повторял я вам, – кричал он на больного, называвшегося Патрикеевым, – чтобы машину не давали кому попало. Мне ехать, а машины нет!
– Бежим! – повторил Присягин, увлекая за собой Девочкина.
Их догнал безумный крик:
– Мне на дачу, а машины нет!
Скатившись по лестнице в вестибюль, очеркисты ошалело присели на скамейку.
– Ну и ну! – сказал Присягин, отдуваясь. – Убей меня, во второй раз не пойду в сумасшедший дом. Мы просто были на волосок от смерти.
– Я это знал, – ответил храбрый Девочкин. – Но не хотел говорить тебе об этом, не хотел пугать.
Часы в вестибюле пробили четыре. И сразу же сверху, как стадо бизонов, ринулись больные с портфелями. Сбивая друг друга с ног, они побежали к вешалке.
Девочкин и Присягин в страхе прижались к стене. Когда больные выбежали на улицу, Девочкин перевел дух и сказал:
– На прогулку пошли. Прекрасная постановка дела. Образцовый порядок.
На улице друзья увидели вывеску, на которую они не обратили внимания при входе:
СИЛОСТАН
ТРЕСТ СИЛОВЫХ АППАРАТОВ
Ввиду того что время было позднее, а очерк о сумасшедшем доме надо было написать сегодня же, друзья честно описали все, что видели, назвав очерк «В мире душевнобольных».
Очерк этот был напечатан в «Невро-кустаре» и очень понравился.
«Как отрадно, – писал в редакцию видный психиатр Титанушкин, – читать очерк, в котором с такой исчерпывающей полнотой и правильностью описаны нравы и повадки душевнобольных».
Разговоры за чайным столом
В семье было три человека - папа, мама и сын. Папа был старый большевик, мама - старая домашняя хозяйка, а сын был старый пионер со стриженой головой и двенадцатилетним жизненным опытом.
Казалось бы, все хорошо.
И тем не менее ежедневно за утренним чаем происходили семейные ссоры.
Разговор обычно начинал папа.
- Ну, что у вас нового в классе? - спрашивал он.
- Не в классе, а в группе, - отвечал сын. - Сколько раз я тебе говорил, папа, что класс - это реакционно-феодальное понятие.
- Хорошо, хорошо. Пусть группа. Что же учили в группе?
- Не учили, а прорабатывали. Пора бы, кажется, знать.
- Ладно, что же прорабатывали?
- Мы прорабатывали вопросы влияния лассальянства на зарождение реформизма.
- Вот как! Лассальянство? А задачи решали?
- Решали.
- Вот это молодцы! Какие же вы решали задачи? Небось трудные?
- Да нет, не очень. Задачи материалистической философии в свете задач, поставленных второй сессией Комакадемии совместно с пленумом общества аграрников-марксистов.
Папа отодвинул чай, протер очки полой пиджака и внимательно посмотрел на сына. Да нет, с виду как будто ничего. Мальчик как мальчик.
- Ну, а по русскому языку что сейчас уч... то есть прорабатываете?
- Последний раз коллективно зачитывали поэму «Звонче голос за конский волос».
- Про лошадку? - с надеждой спросил папа. – «Что ты ржешь, мой конь ретивый, что ты шейку опустил?»
- Про конский волос, - сухо повторил сын. - Неужели не слышал?
Гей, ребята, все в поля
Для охоты на
Коня!
Лейся, песня, взвейся, голос.
Рвите ценный конский волос!
- Первый раз слышу такую... м-м-м... странную поэму, - сказал папа. - Кто это написал?
- Аркадий Паровой.
- Вероятно, мальчик? Из вашей группы?
- Какой там мальчик!.. Стыдно тебе, папа. А еще старый большевик... не знаешь Парового! Это знаменитый поэт. Мы недавно даже сочинение писали – «Влияние творчества Парового на западную литературу».
- А тебе не кажется, - осторожно спросил папа, - что в творчестве этого товарища Парового как-то мало поэтического чувства?
- Почему мало? Достаточно ясно выпячены вопросы сбора ненужного коню волоса для использования его в матрацной промышленности.
- Ненужного?
- Абсолютно ненужного.
- А конские уши вы не предполагаете собирать? - закричал папа дребезжащим голосом.
- Кушайте, кушайте, - примирительно сказала мама. - Вечно у них споры.
Папа долго хмыкал, пожимал плечами и что-то гневно шептал себе под нос. Потом собрался с силами и снова подступил к загадочному ребенку.
- Ну, а как вы отдыхаете, веселитесь? Чем вы развлекались в последнее время?
- Мы не развлекались. Некогда было.
- Что же вы делали?
- Мы боролись.
Папа оживился.
- Вот это мне нравится. Помню, я сам в детстве увлекался. Браруле, тур де-тет, захват головы в партере. Это очень полезно. Чудная штука - французская борьба.
- Почему французская?
- А какая же?
- Обыкновенная борьба. Принципиальная.
- С кем же вы боролись? - спросил папа упавшим голосом.
- С лебедевщиной.
- Что это еще за лебедевщина такая? Кто это Лебедев?
- Один наш мальчик.
- Он что, мальчик плохого поведения? Шалун?
- Ужасного поведения, папа! Он повторил целый ряд деборинских ошибок в оценке махизма, махаевщины и механицизма.
- Это какой-то кошмар!
- Конечно, кошмар. Мы уже две недели только этим и занимаемся. Все силы отдаем на борьбу. Вчера был политаврал.
Папа схватился за голову.
- Сколько же ему лет?
- Кому, Лебедеву? Да немолод. Ему лет восемь.
- Восемь лет мальчику, и вы с ним боретесь?
- А как по-твоему? Проявлять оппортунизм? Смазывать вопрос?
Папа дрожащими руками схватил портфель и, опрокинув по дороге стул, выскочил на улицу. Неуязвимый мальчик снисходительно усмехнулся и прокричал ему вдогонку:
- А еще старый большевик!
Однажды бедный папа развернул газету и издал торжествующий крик. Мама вздрогнула. Сын сконфуженно смотрел в свою чашку. Он уже читал постановление ЦК о школе. Уши у него были розовые и просвечивали, как у кролика.
- Ну-с, - сказал папа, странно улыбаясь, - что же теперь будет, ученик четвертого класса Ситников Николай?
Сын молчал.
- Что вчера коллективно прорабатывали?
Сын продолжал молчать.
- Изжили наконец лебедевщину, юные непримиримые ортодоксы?
Молчание.
- Уже признал бедный мальчик свои сверхдеборинские ошибки? Кстати, в каком он классе?
- В нулевой группе.
- Не в нулевой группе, а в приготовительном классе! - загремел отец. - Пора бы знать!
Сын молчал.
- Вчера читал, что этого вашего Аркадия, как его, Паровозова не приняли в Союз писателей. Как он там писал? «Гей, ребята, выйдем в поле, с корнем вырвем конский хвост»?
- «Рвите ценный конский волос», - умоляюще прошептал мальчик.
- Да, да. Одним словом: «Лейся, взвейся, конский голос». Я все помню. Это еще оказывает влияние на мировую литературу?
- Н-не знаю.
- Не знаешь? Не жуй, когда с учителем говоришь! Кто написал «Мертвые души»? Тоже не знаешь? Гоголь написал. Гоголь.
- Вконец разложившийся и реакционно настроенный мелкий мистик... - обрадованно забубнил мальчик.
- Два с минусом! - мстительно сказал папа. - Читать надо Гоголя, учить надо Гоголя, а прорабатывать будешь в Комакадемии, лет через десять. Ну-с, расскажите мне. Ситников Николай, про Нью-Йорк.
- Тут наиболее резко, чем где бы то ни было, - запел Коля, - выявляются капиталистические противоре...
- Это я сам знаю. Ты мне скажи, на берегу какого океана стоит Нью-Йорк?
Сын молчал.
- Сколько там населения?
- Не знаю.
- Где протекает река Ориноко?
- Не знаю.
- Кто была Екатерина Вторая?
- Продукт.
- Как продукт?
- Я сейчас вспомню. Мы прорабатывали... Ага! Продукт эпохи нарастающего влияния торгового капита...
- Ты скажи, кем она была? Должность какую занимала?
- Этого мы не прорабатывали.
- Ах, так! А каковы признаки делимости на три?
- Вы кушайте, - сказала сердобольная мама. - Вечно у них эти споры.
- Нет, пусть он мне скажет, что такое полуостров? - кипятился папа. - Пусть скажет, что такое Куро-Сиво? Пусть скажет, что за продукт был Генрих Птицелов?
Загадочный мальчик сорвался с места, дрожащими руками запихнул в карман рогатку и выбежал на улицу.
- Двоечник! - кричал ему вслед счастливый отец. - Все директору скажу!
Он наконец взял реванш.
Фото - Галины Бусаровой
Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-60585 от 20 января 2015 г.
Выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)
***
Изданию присвоен номер ISSN: 2500-073X
Выдано Федеральным государственным унитарным предприятием "Информационное телеграфное агентство России (ИТАР-ТАСС)", Российской книжной палатой
***
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.
При использовании материалов сайта ссылка на издание "Мир и Личность" обязательна!