И. Д. Сытин. Злая рука мне добрую рекламу сделает (Пожар фабрики, 1905 г.)
Года два спустя после русско-японской войны в газете «Гражданин» князь В.П.Мещерский сообщил о разговоре с Плеве. Из этого разговора было совершенно очевидно, что инициатором японской войны надо считать министра внутренних дел Плеве. Это была его мысль и его горячее желание.
— Маленькая победоносная война, — говорил Плеве Мещерскому, — нам более чем необходима. Она отвлечет общество от вопросов внутренней политики и предохранит Россию от революции.
Но война вышла не маленькая, а большая и не победоносная, а бесславная.
Вскоре русские пушки, возвратившиеся с Дальнего Востока, загремели по русским городам и старая столица России — Москва отведала картечи... Началась революция.
Случилось так, что фабрика Сытина была чувствительно задета волной московских событий.
Как это случилось? Почему мирное книгоиздательство, печатавшее букварь и школьные учебники, оказалось в ответе? Дело в том, что рабочие Сытинской фабрики считались как бы застрельщиками революции, а фабрика, где они работали, открыто называлась администраторами осиным гнездом.
Я не могу отрицать, что рабочие нашего Товарищества принимали участие во всех крупнейших событиях революции 1905 года. Это бесспорно. Но почему адмирал Ф.В.Дубасов, стоявший во главе московской администрации, решил наказать Товарищество и даже просто фабричное здание, этого я до сих пор не могу взять в толк.
Поздно ночью три пожарные части привезли на фабрику несколько бочек керосину и, под охраной целого полка солдат, облили легко загоравшиеся материалы, которые были в производстве (книги, картины, бумага). А затем с факелами в руках пожарные ходили с места на место и поджигали. Когда же служащие и рабочие фабрики кидались тушить огонь, то их отгоняли прикладами, и отгоняли с таким усердием, что один из администраторов с перепугу залез в водосточную трубу и просидел там почти целый день. Поджог фабрики, сделанный по приказу властей и при участии войск, был совершен в мое отсутствие. Я же в это время, спасаясь от возможного ареста и от очень возможного убийства, решил уехать в Петербург и выждать там, пока затихнет московская буря. Я должен был выехать вместе со священником Петровым, который тоже имел основания опасаться, но на вокзал я приехал один и застал на вокзале настоящий военный лагерь. Все залы и буфет были наполнены солдатами и офицерами Семеновского полка. В вокзальном буфете меня увидел мой хороший знакомый Соедов, сидевший за столиком с офицерами, и мы издали раскланялись. А через минуту встревоженный Соедов сделал мне таинственный знак рукой и, улучив момент, прошептал:
— Ты едешь, Сытин? Давай скорей мне свой чемодан и ступай садись в багажный вагон. Дай кондуктору, что возьмет, но только поспеши!
Оказалось, что когда Соедов со мной раскланялся, то сидевший с ним за столиком семеновский офицер спросил:
— Кто это?
— Это Сытин.
Одной фамилии этой оказалось довольно, чтоб офицер вскочил и побежал за солдатами.
— Беги же скорей, — настаивал Соедов. — Тебе грозит арест или пуля. Скорее в багажный вагон, а я скажу, что ты едешь в имение.
Я побежал к багажному вагону, и за пять целковых меня взялись довезти до станции Клин. В Клину, думая, что опасность миновала, я пересел на свое место в вагоне второго класса. Моим соседом по купе оказался давнишний знакомый, сын нижегородского губернатора генерал П.М.Баранов.
— Здравствуйте, Иван Дмитриевич. Вы откуда?
— Сидел у соседей, а теперь на свое место перешел. В Петербург еду.
— И я в Петербург. С докладом еду о наших вопиющих безобразиях.
— А вы где же служите?
— Я чиновник особых поручений при адмирале Ф.В.Дубасове...
Вот тебе, думаю, так напоролся. Из огня да в полымя! Но вида, конечно, не подаю.
— А вы надолго едете в Петербург? — спрашивает Баранов.
— Думаю завтра же и возвратиться.
— А знаете, вашими рабочими очень недоволен мой патрон. Это передовая шайка во всей московской массе.
— Все рабочие одинаковы.
— Ну нет... У вас особенные бунтари: на похоронах этого Баумана шли впереди всех.
— Да? Впрочем, я далек от политической жизни...
— Но кипите в самой середине.
— Куда же деваться-то, когда жизнь — кипучий котел. Вот бегу в сторонку, в тихий Петербург еду...
— Где остановитесь?
— Думаю, нигде: вечером назад в Москву.
Так в мирной беседе с чиновником Дубасова доехали мы до Любани. А в Любани на станционной платформе мне опять попался Соедов.
— Ну как, благополучно? А ведь офицер-то с солдатами тебя по всему поезду искали.
Соедов сообщил мне, что в Москве предстоит много арестов, что будут, вероятно, и расстрелы, и посоветовал пересесть в его вагон и в Петербурге остановиться у него же.
Приехавши в Петербург, я прежде всего поехал на телефонную станцию, чтобы поговорить с Москвой и узнать, что у меня делается. На станции я встретил нескольких журналистов, наших сотрудников, которые, как мне показалось, были очень грустны и смотрели на меня сочувствующими глазами. Потом оказалось, что все они уже знали о пожаре и не знал только я один. Без малейшей задержки меня соединили с моей московской квартирой, и к аппарату подошла моя жена.
— Что у нас делается?
— Да ничего... Ты не волнуйся, пожалуйста, но вышла неприятность: в эту ночь пожар был на фабрике.
— Что сгорело? Отчего?
— Сгорел весь большой новый корпус.
— Совсем?
— Дотла. Но ты не падай духом. Не волнуйся.
— Я спокоен... Будь и ты спокойна...
Я вышел из будки, ошеломленный известием, но наружно спокойный. Все пять человек моих журналистов ждали меня и наперебой стали утешать и выражать сочувствие. Они знали о событии из «Нового времени» которое напечатало известие о пожаре за день до пожара, но не хотели меня расстраивать...
— Ну что же, друзья!.. Не надо печалиться, а вы лучше поздравьте меня... Серьезно, я не шучу. Я выиграл 200 тысяч... Пойдемте-ка к Палкину, я хочу хорошенько вас угостить и даже кутнуть с вами по случаю этого барыша.
Журналисты, вероятно, думали, что я с ума сошел, и все выражали мне свое сочувствие.
— Мы вам глубоко сочувствуем, Иван Дмитриевич, в постигшем вас испытании.
— Да полно вам, милые друзья мои! Я ведь совсем не шучу. Я и на самом деле рад. Этот пожар будет способствовать нам к украшению, как говорил Грибоедов.
За отличной закуской у Палкина я объяснил журналистам мою мысль.
— Видите ли, мой лихой недруг думает, что, сжигая мои фабричные корпуса и мои машины, он губит то дело, которое эти машины делают, а выйдет-то как раз наоборот. Он ошибку в расчете сделал. Я бы дал еще 500 тысяч, чтобы меня сожгли. Не верите, думаете, шучу? Да, ей-богу же, не шучу. Ведь сообразите, какой шум пойдет теперь по Москве, да и по всей России. Злая рука мне добрую рекламу сделает. Публика разберет, в чем дело.
Если я — ядовитое семя в этой жизни, туда мне и дорога! А если я делал доброе дело, то Россия воздаст мне десятерицею за все, что они спалили. Верьте мне: на погорелом месте мы выстроим не один, а пять корпусов. Будем же благодарны за всякое испытание, которое посылает нам жизнь.
Через три дня я возвратился в Москву. Город еще не утих после революционной бури. На улицах еще не были убраны остатки баррикад, еще лежали спиленные телеграфные столбы и зияли дыры в витринах магазинов. Лавки еще не торговали, на перекрестках улиц стояли патрули с винтовками, и в стенах домов еще виднелись свежие раны от пуль. Вечером я направился к себе на Пятницкую и по дороге заехал к моему другу Васильеву, жившему недалеко от моей фабрики. Вместе мы пошли взглянуть на пожарище. От пятиэтажного громадного корпуса остались только обгорелые стены. Все потолки провалились и рухнули, погребая под обломками дорогие машины, мою гордость. Груда кирпичей, запах гари, железные балки и черные, безобразные стены — вот все, что осталось... Всего несколько дней назад здесь ключом кипела жизнь. Гудели машины, работали станки, и, как муравьи, копошились рабочие. А теперь... За чайком на квартире у Васильева мы оба всплакнули. Не о себе, а о том ненужном, слепом зле, которое ходит по людям.
Русскими руками здесь делалось большое русское дело, и русские же руки не оставили здесь камня на камне...
Керосин, пожарные, поджигающие факелами книги, и солдаты, не позволяющие тушить огонь.
Но правда ли все это? Можно ли утверждать, не боясь греха, что фабрика погибла от административного поджога? Но на суде, когда я искал премию со страхового общества, подлог был установлен с несомненностью. Свидетели подтвердили и керосин, и факелы, и запрещение тушить. Представитель страхового общества так и говорил перед судьями:
— На каком же основании общество должно платить страховую премию, если правительство по тем или другим основаниям решило истребить данное имущество огнем?
Суд был только справедлив, когда отказал в иске. Да и самый процесс мы подняли не ради премии, а единственно из желания осветить дело. Тем не менее я был прав, когда говорил журналистам, что пожар пойдет нам на пользу. Через неделю после пожарища я созвал поставщиков фирмы, которым мы были должны около 3 миллионов рублей, и предложил им уплатить проценты за 3 месяца.
— А через 3 месяца я все заплачу вам полным рублем.
— Я готов вам, Иван Дмитриевич, уступить полмиллиона с вашего долга мне, — любезно предложил наш поставщик бумаги Марк.
— Я от души благодарен вам, но мне это не нужно. Я заплачу все мои долги полностью.
Марк был искренне удивлен. Он не ожидал, что человек так легко может отказаться от 500 тысяч рублей.
— Знаете, вы удивительный человек.
Об этом случае Марк раззвонил по всей Москве и даже повез меня к директору государственного банка, чтобы показать «чудо природы».
Директор, однако, не увидел здесь «чуда природы», но и он наговорил мне целую кучу любезностей.
— Поверьте, Иван Дмитриевич, нам чрезвычайно приятно иметь такого клиента. Отныне все, что вы пожелаете, мы исполним с особенным удовольствием.
— Вот видите, — говорил я, — это дороже всякой скидки.
На тех же основаниях я произвел расчеты со всеми нашими кредиторами, и ближайшим результатом этого было то, что во всех банках и у всех поставщиков кредит нашей фирмы укрепился и расширился почти до неограниченности. А через 6 месяцев сгоревшая фабрика была восстановлена в лучшем, еще более усовершенствованном виде и работа закипела. Дела наши пошли и шире, и лучше, так что, по словам Грибоедова, пожар действительно способствовал нам к украшению.
Впрочем, все это относится, конечно, только к делам фабрики. Все те неисчислимые жертвы и беды, которые перенес русский рабочий в 1905 году, не прошли даром для него.
На фото представлена работа А.Моравова "Сытин"
Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-60585 от 20 января 2015 г.
Выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)
***
Изданию присвоен номер ISSN: 2500-073X
Выдано Федеральным государственным унитарным предприятием "Информационное телеграфное агентство России (ИТАР-ТАСС)", Российской книжной палатой
***
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.
При использовании материалов сайта ссылка на издание "Мир и Личность" обязательна!